![]() Передачи |
![]() Читает автор |
![]() Память о Белле |
![]() Новости |
![]() Народная любовь |
Мы разговаривали с Беллой Ахмадулиной на телевидении пятнадцать лет назад.
Ее особенная интонация не только в стихах – во всем.
В этом разговоре – то, о чем многие и сегодня не знают.
Началось с того, что я прочла ей вслух:
“Витька, я что-то впала в большое беспокойство. Помни об этом, когда будешь губить свое здоровье. Едва ли не в первый раз я тебе говорю серьезно. Ты милый, дорогой, прекрасный. Рассчитывай на мою нежность и верность в случае чего…Мы в последнее время виделись мало и неудачно, а последнее время и вовсе не виделись. Ты у меня все время маячишь в уголке глаза каким-то любимым и жалостным силуэтом. Ну веди себя хорошо, мы всегда с тобой и говорим о тебе мечтательно и высокопарно. И не пей там. С ханжеским приветом твой верный товарищ Белла. ”
Она угадала: “Это я Конецкому пишу?” Я пояснила, что Виктор Конецкий, тогда еще живой, напечатал это в “Комсомолке”. Белла радостно заметила: “Хорошо, молодец. Я молодец и Витька молодец”.
Письмо определило сюжет разговора.
- Белла, признаюсь, что когда была молода и сосредоточена исключительно на любви, меня поразили ваши строчки: мои товарищи… Они показалось недостижимым образцом дружбы и товарищества, в женщине совершенно не возможном.
- Дружество в особом смысле слова указано, завещано нам Пушкиным. И отчасти это подражание его умению так чудно любить тех, кого он любил. Хорошо любить так, как Пушкин любил Дельвига, и быть так любимым, как Дельвиг Пушкиным. Я по мере жизни не утратила ощущение моей кровной соотнесенности с теми, кого я могу называть своими друзьями, своими товарищами. Но это совершенно не значит, что мы каждую минуту видимся, в обнимку сидим на завалинке или, там, на диване. Моя дружеская любовь к Булату Шалвовичу Окуджаве так же свежа, как много много лет назад, мы соседствовали в дачной местности, но я не могла придти, не предупредив, не спросив его… Моя верность в дружбе была испытана в некоторых суровых обстоятельствах. И здесь я могу с любовью упомянуть Владимира Войновича в те времена, которые приходились ему весьма тяжелыми, весьма опасными. Я почти с ним не расставалась. Я боялась за него, и во мне вдруг возникла какая-то молодая бодрость: то есть вот если бы я знала, что ему что-то угрожает, мне было бы лучше, чтобы я разделила с ним эту опасность. И Георгию Владимову угрожали.