![]() Передачи |
![]() Читает автор |
![]() Память о Белле |
![]() Новости |
![]() Народная любовь |
В том времени, где и злодей — лишь заурядный житель улиц, как грозно хрупок иудей. в ком Русь и музыка очнулись. Вступленье; ломкий силуэт, повинный в грациозном форсе. Начало века. Младость лет. Сырое лето в Гельсингфорсе. Та — Бог иль барышня? Мольба — чрез сотни верст любви нечеткой. Любуется! И гений лба застенчиво завешен челкой. Но век желает пировать! Измученный, он ждет предлога — и Петербургу Петроград оставит лишь предсмертье Блока. Знал и сказал, что будет знак и век падет ему на плечи. Что может он? Он нищ и наг пред чудом им свершенной речи, Гортань, затеявшая речь неслыханную, — так открыта. Довольно, чтоб ее пресечь, и меньшего усердья быта. Ему — особенный почет, двоякое злорадство неба; певец, снабженный кляпом в рот. и лакомка, лишенный хлеба. Из мемуаров: «Мандельштам любил пирожные». Я рада узнать об этом. Но дышать — не хочется, да и не надо. Так, значит, пребывать творцом. за спину заломивши руки, и безымянным мертвецом все ж недостаточно для муки? И в смерти надо знать беду той, не утихшей ни однажды, беспечной, выжившей в аду, неутолимой детской жажды? В моем кошмаре, в том раю, где жив он, где его я прячу, он сыт! И я его кормлю огромной сладостью! И плачу! 1967