![]() Передачи |
![]() Читает автор |
![]() Память о Белле |
![]() Новости |
![]() Народная любовь |
Мне кажется, что в искусстве всегда ценно то, что называется уникальным явлением. Шестидесятые годы я не обсуждаю. Люди приходили в Лужники, в Политехнический музей не за тем, чтобы послушать стихи. Это был какой-то угол между временем и временем. Но время -- это большая величина. Эти люди, которые на наших вечерах хотели что-то услышать
В квартире Беллы Ахмадулиной царило оживление. Ее муж -- художник Борис Мессерер -- взял на себя организацию предстоящего юбилея (в здании МХАТа в Камергерском переулке). Ежесекундно звонил телефон, и различные знаменитости спрашивали пригласительные билеты.
Сама Белла Ахмадулина появляется здесь почти случайно. Она всю ночь работала. Писала, заснула только под утро и вот вновь бодра и слегка таинственна. Иногда она обрывает фразы. Но в этих недомолвках, в этих легких акцентах есть какая-то удивительная интрига ее речи.
-- У меня достаточно причудливая фамилия. Хотя, между прочим, в Москве полно дворников, моих однофамильцев. Вы сказали, что я -- уникальное явление. Мне кажется, что в искусстве всегда ценно то, что называется уникальным явлением. Шестидесятые годы я не обсуждаю. Люди приходили в Лужники, в Политехнический музей не за тем, чтобы послушать стихи. Это был какой-то угол между временем и временем. Но время -- это большая величина. Эти люди, которые на наших вечерах хотели что-то УСЛЫШАТЬ .
Теперь я выступаю реже. Потому что мое место не на сцене. А там, где я что-то пишу. И мне хотелось бы знать, что я исполню свой художественный долг и перед бумагой и перед людьми.
Тот, кто работает, тот, кто служит искусству, он обычно свободен, когда он дома за письменным столом, но он никогда не свободен на сцене. Пушкин всегда искал свободу. А мы все, читатели или писатели, мы всегда идем вослед Пушкину.
-- Пушкин говорил о тайной свободе.
-- Он искал и прямую свободу. И он был свободен. Как-то я читала, что Александр Исаевич Солженицын сказал: «Чего же еще Пушкину было нужно, когда он был в Михайловском?» Зачем же все остальное? Да, я была в сельце Михайловском. Но ведь для него, для поэта, это было насильно. Казалось бы -- живи и пиши. Но. если выехать нельзя никуда. Вот он и придумал какую-то аневризму ноги. Никто не понимал его. Его понимали современники, рыдали, когда он умер, и сейчас рыдают -- 10 февраля на Мойке. Я видела, просто плачут, горькими слезами. Но зато радуются 6 июня, в день его рождения. А он ведь хотел поехать из Михайловского в Ригу. Тогда это было близко. Но он все время был под надзором. Все время под запретом. А все-таки писал.
Я служу странице. Служу и на сцене -- потому что читателям не хватает книг. Потому что не хватает пластинок.
-- Вам кажется, что в искусстве и его восприятии наступает кризис?
-- Кризис? Никакого кризиса нет! Людям живется плохо. А когда им хорошо жилось? Выгнанная из литературного института, я тогда уже видела, как живут люди. Мои читатели, как я думаю, люди неимущие. Я часто хочу купить в книжном магазине свои книги. Купить, чтобы подарить. И не могу это сделать. Этих книг нет на прилавках. Но можно пойти в библиотеку, или в «библи„отеку», как говорили в старину. Это правильный акцент. Так, между прочим, говорил Набоков.
. По какому-то усмотрению небес, которое было дано свыше, я видела Набокова. Видела. Встречалась. Незадолго до его смерти.
В моем новом трехтомнике, который сейчас выходит, меня пугает что-то. зачем так много? Меня пугает и предполагаемая цена. Но я подарю трехтомник в библиотеки, в университеты. И, кажется, будет четвертый. какой-то фотографический том. Но будет и маленькая книжечка! В Питере, в одном издательстве.
-- На ваш взгляд, поэту лучше издавать именно маленькие книжки?
-- Да. Я хотела бы, чтоб так было. Есть такие маленькие, совсем маленькие, рукописные, рукодельные издания. Кто-то старался, кто-то делал. Мне всегда сопутствовала любовь и доброжелательность людей. Я не знаю, каким образом они стали моими прекрасными сообщниками.
Но раньше, под запретом, мне лучше было. Я себе сижу там где-нибудь, и меня никто не снимает, интервью никто не берет. Сиди себе и пиши.
-- Что у вас лежит на книжном столе, Белла Ахатовна? Что вы перечитываете?
-- Двухтомник Цветаевой. Музей изящных искусств, то есть Музей изобразительных искусств имени Пушкина, меня попросил написать об основателе, об Иване Владимировиче Цветаеве. Вот я и пишу. Я, разумеется, не могла его видеть. Но я была знакома с Анастасией Ивановной Цветаевой. И я иногда. будто его вижу.
-- Верите ли вы в мистику, в магию?
-- Видите ли, у меня есть вот такой прозрачный шарик. Еще этот юбилей не надвигался, но поэт, живущий в Германии, подарил мне этот предмет. Он перевел мои стихи. И вдруг я заметила, что в этом шарике что-то есть. Ну, понятно? Магия это или не магия? И вот я уезжаю с этим шариком в какой-то подмосковный лес. И часто ко мне приходили на дачу дети. Они говорили: «У вас есть волшебный шарик?» Я говорила: «Есть». Дети любили этот шарик. Они в него глядели, уходили с ним куда-то, загадывали желания. И некоторые их желания исполнялись. Потому что я всегда держала какие-то шоколадки, и конфетки, и презренные жвачки. Ну, шарик стоял себе. Это и называется -- сияние стеклянного шарика. Я с ним не играла. И вот однажды мы с Борисом оказались проездом в Швейцарии, у могилы Владимира Набокова и его жены. Но там же неподалеку, в Лозанне, я увидела очень странный спектакль-балет Бежара. Странный!
И было это целомудренное и дерзновенное представление -- «Король Лир». И вдруг Бежар сам вышел на сцену, исполняя главную роль -- роль короля Лира. Он замечательно двигался. И я смотрю -- что он держит в руках. И он держал в руках нечто вроде моего шарика, только больше. И мне объяснили, как это называется, -- гадательным, предсказательным шаром.
Но у меня как бы игрушка -- а вот то, что держал в руках Бежар, это совсем другое. Вот вы говорите о магии. Конечно, она есть. Есть эти таинственные силы, -- силы, связывающие сердца. Они есть. А иначе -- зачем все?
Олег Шишкин